Напротив здания вокзала – кривобокая елка, украшенная лампочками, а на самом здании – светящиеся цифры "1990". Позавчера был Новый год, а сегодня я сижу в поезде. Я в первый раз путешествую один, без родителей. Напротив меня сидит армянин. Он студент, едет на каникулы к себе в Ереван. Тоже через Москву. Его самолет в одиннадцать-тридцать. Мой – в одиннадцать-сорок пять, если, конечно, будут билеты - я не купил билет заранее. -У нас там сейчас война, - говорит армянин. – Ты понимаешь? -Что, обычная война? -Ну да, обычная, можно сказать. -А из-за чего? -Из-за Карабаха. -Ты боишься? -Нет. Армянин снимает пальто. Под ним - черный костюм и белая рубашка. Я не знаю, зачем он так нарядился в поезд. Проводница разносит чай, и мы пьем его, глядя в окно на свои тусклые отражения и мелькающие огни. Кроме нас, в отсеке плацкарта нет никого, и через проход, на боковых местах тоже никто не сидит. -Почему у тебя так рано каникулы? – спрашиваю я. – У вас же, студентов, каникулы обычно в конце января? -Я на пятом курсе. Уже все сдано. Остался только диплом. А ты куда едешь? -К брату. В Салехард, это на Севере. -Я знаю, где это. В каком ты классе? -В девятом. Мы расстилаем постели. Я случайно сбиваю занавеску на окне и долго вожусь, прилаживая ее на место. Иду в провонявший говном туалет. В раковине чей-то плевок с соплями. Когда выхожу, возле дверей ждет очереди девушка. Ей лет двадцать, под белой майкой выделяются соски немаленьких грудей. Вот если бы зайти сейчас с ней вместе в туалет… Возвращаюсь к своей полке и ложусь спать.

Проводница будит пассажиров часа за полтора до прибытия. За окнами темно. Сонные люди в мятых шмотках с налипшими перьями и мусором встают в очередь в туалет.

Поезд прибыл, выходим. Нам с армянином по пути – на аэровокзал. Я предлагаю ехать на метро, он говорит: -Давай на такси. Я тебя подвезу. На стоянке очередь – человек сто, и мы идем в метро. Поездов нет. Ждем минут двадцать. Наконец, поезд подходит. Мы доезжаем до станции "Аэропорт", выходим, садимся на трамвай, чтобы проехать две остановки до аэровокзала. Контролер. Армянин протягивает ему три рубля – думает, хватит на штраф за двоих. Но это у нас штраф рубль, а в Москве – два, и контролер дает ему рубль сдачи, а я сую ему два своих.

На аэровокзале - облом: билетов нет ни на сегодня, ни на завтра, только на пятое. Выхода нет, придется два дня и две ночи тусоваться в Москве, но я даже и рад. Покупаю билет, и мы идем с армянином в буфет. Он берет только чай, я – чай и обрезки ветчины с консервированным горошком. Встаем у круглой стойки. Рядом бомж открывает крышку над батареей, вытаскивает оттуда носки, снимает ботинки и начинает натягивать носки на грязные ноги. Армянин морщится и торопливо допивает свой чай. Мы с ним прощаемся, и я выхожу из аэровокзала.

Я был в Москве несколько раз – тоже по дороге к брату, только с родителями. Мы ходили по магазинам, стояли в очередях, искали дефициты, а Москвы толком и не видели. Я еду на Красную площадь. Я там был несколько раз с родителями, когда ходили в ГУМ. Доезжаю до "Площади Свердлова", поднимаюсь по эскалатору, иду по длинному подземному переходу. У мавзолея – очередь, на Красной площади – толпы туристов. Они фотографируются на фоне Спасской башни и стен Кремля. Времени у меня целая куча, и я решаю обойти пешком вокруг Кремля. Мимо меня катят черные "Волги", в них сидят толстомордые бюрократы. Такого их количества в одном месте я ни разу не видел. Кремлевская стена гораздо длиннее, чем я себе представлял, и мне хочется повернуть назад, но я заставляю себя дойти до конца.

Сижу в столовой, жую котлету с макаронами. На столе - тошнотворно-розовое пятно пролитого кем-то борща. Ко мне подсаживается мужик в очках, с портфелем. Ставит портфель на пол, в грязную лужу, оставшуюся от чьих-то ботинок, идет к раздаче и приносит два стакана чая. Одним глотком выпивает чай. Поднимает глаза на меня. -Вот скажи мне, куда мы катимся? Я вижу, что он пьяный. От него плохо пахнет – не только водкой, но еще и гнилыми зубами и, может быть, какой-то гадостью в желудке. -Не знаю. -А я тебе скажу. Страна катится в пропасть. Скоро всему наступят кранты. Три года назад я тоже думал – Горбачев, перестройка, будем жить лучше… Все это ерунда. Посмотри вокруг: страна разваливается, в магазинах пустота, а Горбачев все пиздит, пиздит… Только пиздеть умеет. Мужик залпом выпивает второй чай, встает и уходит. Через грязное стекло я вижу, как он неуклюже и нетвердо бредет по тротуару, размахивая во все стороны портфелем.

Стемнело. Я сажусь в электричку и еду в Быково – ночевать. Я мог бы переночевать на вокзале, но мне хочется именно там, в аэропорту, из которого я послезавтра утром улетаю. В вагоне ко мне подходит мордатый пацан, садится напротив, рядом со старым мужиком, читающим "Московский комсомолец". Пацан смотрит на меня. Говорит: -Привет. Сигареты есть? -Нет. -А куришь? -Нет, не курю. -И не куришь, и сигарет нет? -Нет. -Ну, пошли просто постоим в тамбуре, я покурю. -Пошли. Выходим в тамбур. Он достает пачку "Явы". -Может, закуришь? -Ну, давай. Он дает мне сигарету и прикурить, закуривает сам. -Ты вообще куда едешь? -В Быково. -В аэропорт? -Да. -А куда летишь? -На Север, к брату. -Слушай, дай мне десять рублей. -У меня нет. -А сколько есть? Двадцать пять? Тогда дай мне двадцать пять, а я тебе пятнадцать. Я молчу. -Знаешь, откуда я? Из Люберец. Знаешь, что за город такой? Конечно, я знаю. Читал в газетах про "люберов", которые приезжали в Москву бить неформалов. Люберцы на той же линии электрички, что и Быково, только дальше. -Ну, что? Давай, а то сам знаешь, что будет. Электричка замедляет ход, подъезжая к станции, и пацан смотрит на перрон, как будто собирается выходить. -Тебе же до Люберец. -Нет, до Ждановской. Ну, быстрее. Я сую руку в карман, вытаскиваю мятую десятку, но ему не отдаю, сжимаю в кулаке. Двери открываются. Пацан ждет. Я раздвигаю двери вагона и выхожу из тамбура. Если он сейчас не сойдет с электрички, то мне капут. Но он выходит, глянув на меня скорее удивленно, чем злобно.

В здании аэропорта пусто. Я снимаю ботинки, ложусь на дерматиновые сиденья в зале ожидания и сразу вырубаюсь.

Утро. Я иду в буфет, пью чай с черствой булкой, потом сажусь в электричку и еду в Москву. За окном мелькают серые заборы и безликие промышленные корпуса. Через полгода я закончу школу, и надо будет куда-нибудь поступать. Я, правда, еще не знаю, куда. Раньше был уверен, что буду поступать в Москве, а сейчас уже не знаю. Боюсь не поступить. Ведь если не поступлю, то заберут в армию, а это – жопа. Мне по-прежнему нравится в Москве, хоть здесь сейчас грязно, серо и неуютно. Я хочу здесь жить. Или нет?

Вечер. Я иду по Арбату. Я был здесь несколько раз с родителями. Ничего не изменилось: все так же торгуют всякими советскими сувенирами, плакатами с голыми девками и гороскопами. Тут и там кучки людей собрались вокруг поющих или что-то рассказывающих. Два пацана поют под гитару. Песня заканчивается фразой "Все рокеры в жопе, а джазмены в пизде". Им начинают бросать в шапку копейки. В витрине киоска – значки с портретом Горбачева. Перестройка, гласность – это все, конечно, классно, но почему все меньше становится всего в магазинах, и чем дальше, тем хуже, и люди злятся и вспоминают, как хорошо было в семидесятых?

Еду в метро на вокзал, чтобы сесть в электричку на Быково. Уже поздно. Напротив меня в пустом вагоне мальчик и девочка. Им лет по четырнадцать, не больше, но видно, что они не брат и сестра, а парень и девушка на свидании. Они балуются, как маленькие дети, скачут на сиденьях, встают и бегают друг за другом по вагону. Я замечаю, что они не разговаривают, а объясняются знаками. Мальчик и девочка - глухонемые. Вспоминаю Иру из 9-го "б". Несколько раз я приглашал ее в кино, потом провожал домой, и она никогда не соглашалась, чтобы я зашел с ней в подъезд. А в последний раз, перед самым Новым годом, после того, как мы ходили в кино на фильм "Утоли моя печали", она разрешила мне зайти с ней в подъезд, и я трогал под пальто и свитером ее грудь, и мы целовались. Я в первый раз вспомнил ее с тех пор, как сел в поезд.

В электричке ко мне подходит алкаш в сером поношенном пальто. Останавливается, рассматривает меня, потом говорит: -Можно мне возле вас примоститься? Я киваю головой. Место рядом со мной свободно, и напротив тоже никто не сидит. Он садится, потом кладет голову мне на колени. Я вскакиваю. -А ты хитрый, - говорит он и улыбается. У него нет двух передних зубов, остальные – гнилые и почти коричневого цвета. Он поднимается и идет дальше по вагону. На нас никто не смотрит, всем на все плевать.

Спать еще не хочется, и я сижу в зале ожидания аэропорта, смотрю телевизор. "До и после полуночи". Людей рядом почти нет, только какая-то тетка в тапках и замызганном халате – наверное, уборщица аэропорта, - а с ней девочка, скорее всего, дочка: косая, с дебильным выражением лица. В руке она держит банку с какой-то гадостью, похожей на размоченный хлеб. На экране - клип Чайфа на песню "Поплачь о нем, пока он живой". -Да, правильно, так оно и есть, - говорит тетка. – При жизни никого не ценят. Я молчу. -А ведь они, сволочи, погубили страну. Везде они: и в правительстве, и в ЦК, и в верховном совете. Вот ведь гады какие. -Кто они? – спрашиваю я. -Да неужели вы не поняли? Жиды. Нет, я не понял. Похоже, тетка просто сумасшедшая, как и ее дочка. Поднимаюсь и иду искать скамейку поудобнее, чтобы на ней спать.

Просыпаюсь от шума: аэропорт ожил, началась посадка на утренние рейсы. У меня до вылета еще часа три, и я иду в буфет выпить чаю с булочкой.