|
|
Газета "Книжная
витрина", июнь 2006
"…Я сам ощущал
себя "посторонним""
Владимир Козлов планирует продолжать свою линию
-Владимир, два ваших
последних романа, кажется, посвящены одной теме - отсутствию смысла, мотивации,
интереса жизни. Однако, между ними и даже временем их действия лежит значительный
временной промежуток. Есть ли развитие, которое мы видели между "Гопниками",
"Школой", "Варшавой"? Или это все всего лишь поэтапное
воспроизведение одной, в сущности, судьбы?
-Да, и в "Варшаве", и "Плацкарте" одна из основных
тем - тема "постороннего", человека, не вписавшегося в окружающую
реальность. Тема эта интересна мне давно и не в последнюю очередь потому,
что во многих обстоятельствах я сам ощущал себя "посторонним",
не разделяя ни отношения к жизни, ни менталитета большинства окружающих
людей.
Основная разница между двумя романами в том, что в "Варшаве"
герою еще нет двадцати, и, несмотря на всю "ломку", связанную
с распадом СССР и приходом "дикого капитализма", у него еще
есть надежда на то, что что-то изменится в его жизни, и все в конце концов
будет не так уж и плохо. В "Плацкарте" такой надежды гораздо
меньше. Герою уже тридцать лет, он - почти безнадежный "лузер".
Последний, казалось бы, шанс - переезд в Москву - ничего не меняет. Может
быть, что-то изменит в его жизни любовь… Может быть…
Кроме того, в "Плацкарте" я старался показать конфликт между
провинцией и столицей, взаимное непонимание и враждебность, презрительное
и высокомерное отношение москвичей к приезжим - не только на уровне каких-то
там чиновников, но и обычных людей. Еще одна задача - "портрет"
современной московской реальности: подчеркнуто буржуазной, завернутой
на консумеризме. Эта последняя тема продолжается и в новом, уже законченном
романе "Попс". Только главный герой там гораздо младше: ему
двадцать лет, и он коренной москвич.
-Зачем Вы пишите книги?
Это собственный поиск смысла, самопозиционирование, путь к славе и деньгам?
-Одним из "толчков" к тому, чтобы писать, была, конечно, "невписанность"
в окружающую реальность. Когда я учился в институте, минском инязе, практически
все, кто учился со мной, хотели или "свалить", или найти "высокооплачиваемую"
работу, неважно какую. Мне это было не близко, я мало с кем общался, сидел
в своей съемной комнате, читал книги, слушал музыку, сам пробовал писать
песни. На четвертом курсе я попал в американский университет, получил
доступ к книгам и фильмам, которые в Минске найти не мог - то есть продолжал
"потреблять культурный продукт", - а потом, вернувшись, написал
первые рассказы.
Насчет денег, славы и тому подобного у меня тогда и мысли не было. В те
годы, в середине девяностых, современную русскую литературу практически
не печатали вообще, о каких деньгах или славе могла быть речь? Я занимался
тем, что мне нравится, и продолжаю это делать сейчас. Единственное, что
изменилось, это то, что мои книги печатают, их кто-то читает, а значит,
я могу вкладывать в них какие-то идеи, делиться мыслями, своим восприятием
окружающей реальности. Можно ли сказать, что это наполняет жизнь смыслом?
Наверное, да, но я так это не воспринимаю. Абстрактные вещи вроде поиска
смысла меня мало волнуют, гораздо важнее стараться жить так, как ты хочешь.
Выход книг вообще мало что для меня изменил. С "литературной тусовкой"
и тому подобным я никак не связан, вообще нигде не тусуюсь. За три с половиной
года, прошедших с выхода первой книги, "Гопников", я появился
на публике два раза - на странном мероприятии под названием "Длинная
ночь русской поэзии" в Берлине в 2003-м (при том, что я - не поэт,
но раз пригласили, то съездил) и на литературном вечере в маленьком московском
клубе в январе этого года.
-Как соотносится писательство
с прочими жизненными занятиями, зарабатыванием на жизнь?
-Нормально, в общем, соотносится. Когда я переехал в Москву в 2000-м,
у меня была работа в газете, практически "офисная" по своему
графику, я должен был сидеть в редакции с десяти утра и до семи вечера,
плюс час утром и час вечером на дорогу. Писал по утрам, поздно вечером,
в выходные. Когда ушел из газеты и стал журналистом-фрилансером, стало
больше свободного времени, в том числе, на то, чтобы писать. Вообще, я
пишу быстро. Гораздо больше времени уходит на обдумывание, а потом - на
работу с текстом, редактирование.
Я никогда не надеялся, что книги принесут мне серьезные деньги. То, что
я пишу, - литература некоммерческая, здесь больших тиражей и, соответственно,
денег быть в принципе не может. Хотя, конечно, хотелось бы, чтобы за книги
платили больше. Сейчас у меня нет такой наивности, как четыре года назад,
когда подписал договор на первую книгу, и я понимаю, что в книгоиздательстве
творится неизвестно что, многие издательства и книготорговцы работают
еще по тем правилам, что в начале девяностых, при диком капитализме. И
в результате, при розничной цене книги в три-четыре раза меньше, чем в
Европе, аванс писателю, почему-то меньше в десять раз (я говорю, конечно,
не о коммерческой, массовой литературе). Деньги я зарабатываю журналистикой,
каких-то особо больших потребностей у меня нет, на жизнь хватает. Пробовал
что-то делать в кино, участвовал в переписывании сценариев, есть и другие
планы, связанные с кино, но пока говорить о них рано.
-Читатели хорошо представляют
ваших героев. Думаю, им интересно узнать и о Вас лично. Отношение к политике,
искусству, алкоголю, литературе…
-Пожалуйста. Никакую конкретно политическую партию не поддерживаю, тем
более партию власти, но слежу за тем, что происходит, по новостям. Увы,
"уровень свободы" в России за последние несколько лет понизился,
и это обламывает. Хорошо хотя бы, что книги не цензурируют, и не требовали,
например, чтобы я убрал антипутинские высказывания моих героев в "Плацкарте".
Музыку слушаю очень разную, от джаза, серфа шестидесятых годов, гаражного
рока до панка, киномузыки Майкла Наймана и Янна Тирсена, и альтернативной
электроники. Сам некоторое время занимался музыкой, у меня была своя группа,
играли панк-рок. Из российской музыки выделил бы "Гражданскую оборону",
тюменский "Чернозем" и выборгские "Последние танки в Париже".
В кино - фильмы Джима Джармуша, Квентина Тарантино, Лео Каракса, Жан-Люка
Годара, Гаспара Ноэ, Алексея Балабанова, Киры Муратовой. Из изобразительного
искусства интересуюсь только фотографией, но традиционной - в смысле,
не абстрактно-концептуальной. Для меня любая работа должна быть, прежде
всего, интересной визуально, а концепция, идея - дело вторичное. Зритель
может увидеть там что-то совершенно другое, вовсе не интеллектуальный
онанизм критиков и кураторов.
К алкоголю отношусь спокойно, потребляю в достаточно малых количествах.
Из опыта знаю, что писательству это никак не помогает, не стимулирует,
скорей, наоборот, да и жизнь интереснее тоже не делает - по крайней мере,
сейчас. Когда тебе восемнадцать или двадцать лет, все по-другому, алкоголь
часто просто необходим как "сопутствующий элемент" разного рода
времяпровождения, особенно посещения концертов. Практически вся популярная
(в смысле, не классическая, без примитивного деления на "поп"
и "рок") музыка жестко завязана на потребление каких-то "субстанций"
- алкоголя, наркотиков и т д.
Литература. Сначала о своих предпочтениях. В разное время нравились книги
Эрнеста Хемингуэя, Хьюберта Селби, Чарльза Буковского, Джека Керуака,
Мишеля Уэльбека, Пьера Паоло Пазолини, Эдуарда Лимонова. В последнее время
ничего интересного не открыл и вообще читаю меньше. Принципиально не читаю
переводной литературы (и не смотрю, по возможности, дублированных фильмов)
- хорошо, что знаю языки и могу читать и смотреть в оригинале. Качество
переводов чаще всего убогое, особенно, если надо синхронизировать текст
с губами актеров, говоривших его на совсем другом языке. Хуже всего, что
за последние десять - пятнадцать лет зрители и читатели уже, можно сказать,
привыкли к корявому, часто калькированному языку переводов, и воспринимают
его как норму.
-Хемингуэй и прочие
- тоже в оригинале?
-От чтения переводной литературы отказался в последние три-четыре года.
Селби, Буковского и Керуака читал сразу на английском, Хемингуэя - сначала,
пятнадцать лет назад, на русском, потом - на английском, и впечатление
он произвел гораздо меньшее. Дело, конечно, не в языке, а в каком-то своем
движении в другую сторону. Пазолини читал в переводе на английский - итальянского
не знаю. Уэльбека - что-то на русском, что-то на французском.
-Ну ладно, Лимонов -
европейский писатель. А русская литература существует?
-То, что происходит сейчас в русской литературе, не радует. Идет вымывание
некоммерческой литературы, кроме традиционной, ассоциированной с толстыми
журналами и некоторыми издательствами и, в большинстве своем, вторичной
и неинтересной. Есть коммерческая литература, есть "официальная",
а зона между ними - за немногими исключениями - сжимается и сокращается.
Падают тиражи, потенциально некоммерческую книгу ставят в длинную очередь,
и она может выйти, например, только через год после подписания договора.
Четыре года назад, когда я начинал печататься, была какая-то эйфория насчет
того, что и некоммерческие книги русских авторов будут читать на массовом
уровне - только что большими тиражами разошлись книги Сорокина и Толстой.
Были надежды, что и менее известные, в том числе, новые авторы будут становиться
популярными и "покупаемыми", но таких оказалось очень мало.
Одна из причин в том, что многие издательства не хотят вкладывать не то,
чтобы деньги, но даже просто усилия в раскрутку "некоммерческих"
авторов. Сейчас у читателя, в принципе, огромный выбор. Десятки, сотни
названий выходят тиражами от тысячи до пяти тысяч экземпляров, и фамилии
большинства этих авторов читатель не слышал вообще, а значит, скорее всего,
купит книгу автора, о котором что-то знает. Такое "многообразие возможных
вариантов" плюс тотальная консумеризация создают тип читателя, который
не будет копаться в книгах в магазине, разыскивая что-то новое, а просто
купит, то, что ему навязали рекламой. С помощью успешной пиар-кампании
можно сделать бестселлером едва ли не любую книгу, дело не в качестве
литературы, а в "соответствии продукта ожиданиям потребителя"
- или, как это модно сейчас говорить, "соответствии контексту"
- и правильной "раскрутке".
Что я сам планирую делать в такой ситуации? Продолжать свою некоммерческую
"линию". В ближайшие недели, надеюсь, решится вопрос с изданием
"Попса", и я уже пишу новый роман, действие которого происходит
в середине восьмидесятых. Это не предыстория "Гопников", но,
скорее, попытка вспомнить и как-то "сохранить" то время, которое
неизбежно удаляется и забывается.
Беседовал Владимир Иткин
|
|
|