июль 2006

-Вы пишете на русском языке. Понятно, что в Могилеве все на нем говорят - точнее, на трасянке, а не на русском. Причисляете ли Вы себя к белорусской русскоязычной интеллигенции и что для Вас означает понятие "белорусский русскоязычный интеллигент"? Вы скорее кто - белорус или русский?
Действительно, с детства я слышал белорусский язык только по радио и по телевидению, а люди вокруг меня говорили на разной степени смеси белорусского и русского - от практически чистого русского языка до трасянки, - и белорусский я выучил только в школе, но "первым" языком, том, на котором я думаю, остался русский. Наверно, я могу назвать себя "белорусским русскоязычным интеллигентом". Это, по-моему, достаточно широкий слой людей, которые говорят и думают на русском, на которых белорусский язык и культура не оказали по-настоящему сильного влияния, в том числе и потому, что во времена СССР они существовали прежде всего на официальном, казенном, формальном уровне, и потому отпугнули многих людей, в том числе и меня. В первые годы независимости, опять же, происходила формальная, бюрократическая белорусизация, и это вызывало отторжение у многих людей, даже молодых. Помню, какие опасения вызывали разговоры в 92-м году о том, что обучение в вузах должно перейти на белорусский. Это должен был быть долгий и постепенный процесс. Я - белорус, но когда меня спрашивают, российский я писатель или белорусский, я говорю: "русский" - по языку, на котором пишу. Точно также будет считаться русским писателем тот, кто пишет на русском, живя в Америке, Латвии или Украине.

-Не кажется ли Вам, что, выставляя в таком свете нашу Родину Вы заведомо создаете негативный имидж? Когда Рыбарев (мой хороший знакомый, кстати) снимал фильм "Меня зовут Арлекино" он, все же, не поступал так брутально, белорусский народ не выставлялся там в таком неприглядном виде.
Я ни в коем случае не старался показать свою Родину в неприглядном виде. Задача была в том, чтобы правдиво рассказать о жизни, которую видел сам, которой жил, которую хорошо знал, и поэтому место действия книг - Могилев, пролетарско-криминальная окраина под названием "Рабочий поселок". Примерно то же самое происходило практически в каждом пролетарском районе среднего или крупного промышленного города - от Бреста до Владивостока, с небольшими местными отличиями. Для рассказа о подобных вещах нужна максимальная достоверность, иначе получится фальшиво. Можно сказать, что в неприглядном виде показана жизнь в СССР в последние годы его существования.
Фильм "Меня зовут Арлекино" помню хорошо, смотрел его в конце восьмидесятых, когда он вышел. Тогда он был одним из первых правдивых фильмов о молодежи, и за это мне он понравился. Помню, что мог идентифицировать себя с героем. Но все меняется, и уровень правдивости, который допустим и возможен в кино, в литературе, постоянно меняется, потому что меняется социально-культурный контекст. К началу 2000-х, когда я писал "Гопников", многие "табу", существовавшие в культуре, были сняты, и та степень брутальности была необходима, чтобы правдиво воссоздать ту среду, чтобы избежать полуправды и фальши.

-Вы общаетесь с другими представителями белорусской интеллигенции в Москве? Вообще, в Москве есть белорусская диаспора?
Так получилось, что общение очень отрывочное, и только с немногими людьми, которых знал еще по Минску или Могилеву. Белорусов в Москве очень много - по понятным политическим и экономическим причинам и благодаря географической близости. Но такое впечатление, что каждый живет сам по себе, стараясь "ассимилироваться" в московской реальности.

-Как Вы считаете, описанный Вами быт могилевской шпаны отличается чем-то от быта московской или питерской шпаны? Если есть отличия, то в чем?
Судить могу, в основном, по откликам читателей. Общая, что ли, "направленность" была той же самой: алкоголь, секс, драки. Но чем крупнее город, тем больше различия между укладом жизни в разных его частях, в разных районах, тем больше самих этих укладов. В Москве и Ленинграде гораздо раньше, чем в других городах, сформировались молодежные субкультуры восьмидесятых годов: панки, "металлисты", другие "неформальные объединения молодежи" на почве совместного слушания музыки. И во второй половине восьмидесятых происходили настоящие "войны" между "неформалами" и шпаной с пролетарских окраин - "гопниками". Кроме того, в больших городах раньше появились наркотики.

-Нет ли у Вас желания вернуться на Родину? Если нет - то почему?
Я достаточно часто бываю в Беларуси - у меня там живет мама, - и то, что я вижу, когда приезжаю, вызывает очень грустные чувства. С одной стороны, восстановились многие худшие практики советских времен. Включаешь телевизор или радио, и кажется, что на улице - восьмидесятые годы, идет сплошная тупая пропаганда. Люди начинают бояться сказать "что-то не то" - как двадцать лет назад. В Москве, несмотря на все разговоры о "свертывании демократии", ничего подобного нет, а пропаганда в СМИ гораздо более тонкая и замаскированная. С другой стороны, процветает консьюмеризм, люди копируют буржуазные модели поведения и привычки: гоняются за модными и рекламируемыми "брэндами", озабочены прежде всего материальными вещами и готовы ради этого отказаться от многого, в том числе от какой-то степени свободы.
В такой ситуации о возвращении речь не идет, тем более, что я уже достаточно прочно обосновался в Москве. Но если бы изменился политический режим, я бы, конечно, хотел приехать на какое-то время, может быть, что-то сделать для своей Родины, если это окажется востребовано.

Вопросы: Роман Мамчиц