сайт thankyou.ru, 13 декабря 2012

Сейчас часто бываешь на Родине, в Могилёве? Приезжаешь туда с какими чувствами?

Бываю несколько раз в год – приезжаю навестить маму. Чувства? Возвращение лет на двадцать – тридцать назад, в «совок». Причем внешне это не всегда проявляется, кое-что выглядит вообще не по-«совковому» - например, много иномарок, в том числе, и не самых дешевых. Но менталитет большинства людей, их манера общаться – увы, оттуда.

Прогуливаешься по «местам боевой славы»?

Не знаю, что ты имеешь в виду под «боевой славой», если места детства и юности – то я и так бываю. Они – в том же микрорайоне, где живет мама. Вижу их регулярно, много лет, никаких особых эмоций они не вызывают.

У тебя есть жутковатое произведение «Школа». От твоей школы какие впечатления остались? Хорошо учился, какие были любимые предметы?

А мне «Школа» жутковатой не кажется. Там немало светлых моментов, без которых не обходится, если тебе шестнадцать-семнадцать лет. А от своей школы – которая довольно точно в книге воспроизведена – впечатления остались, в основном, негативные. Это была система тупая, фальшивая и жестокая. Все отношения строились на насилии: между учениками, между ними и учителями. А учился я хорошо, особых усилий для этого не прикладывая. Любимых предметов не было, потому что преподавались они – за редкими исключениями – по-дурацки. Было несколько старательных учителей, но их усилия убивались общей тупостью системы и дебильным средним уровнем учеников.

Герои твоих книг – ребята маргинальные. У тебя с маргинализмом дела в юношестве как обстояли? Дрался, выпивал?

Не особо. Драться, конечно, приходилось. Иногда - для самозащиты, иногда – «выскакивать по разам», чтобы не упасть слишком низко в иерархии, в которой один закон: «кто сильнее, тот и прав». Максимум драк пришелся на средние классы, потом их стало меньше, но все равно продолжались до самого конца. Для выпивки в школьные времена не было компании: к последним классам слишком явной стала разница в интеллектуальном уровне.

С наркотиками экспериментировал? Какое отношение к ним в принципе?

В мое школьное время наркотиков не было – один из немногих «положительных» моментов. Возможно, сказывалась географическая удаленность от гашишно-марихуанных центров. Отношение? Ну, я хоть и понимаю роль наркотиков в культуре двадцатого века – от LSD в хиппейско-психоделических делах до экстази в рейв-культуре, но сам я против всего этого. С легкими наркотиками вопрос не такой однозначный. Но мне сложно, например, представить их легализацию в сегодняшней России.

В таком случае согласен с теорией, что чем, скажем так, брутальнее произведения, тем адекватнее сам автор?

Я об этом как-то не задумывался, да и не знаю достаточного количества авторов, чтобы делать выводы. А если говорить о себе, то реальность моих первых, самых «брутальных» книг – это реальность, в которой я сам в свое время жил. Мне это брутальным не кажется.

Ты учился сначала в Машиностроительном институте, потом на лингвиста. Не было желания пойти в Литинститут? И вообще насколько важно образование для писателя?

Я тогда об этом даже не думал. Я вырос в очень реальности очень, что ли, «ограниченной». Занятие литературой было чем-то из другого мира – чуть ли не как полет в космос. Живого писателя я увидел только в двадцать два года… Вокруг меня люди поступали либо в машиностроительный институт, либо в пединститут, очень редко кто уезжал учиться в другой город… О каком тут литературном институте могла идти речь? Задача была – убежать из Могилева, хоть куда-нибудь. Убежал в Минск. Но со своих сегодняшних позиций никакого смысла в литературном образовании я не вижу. Сделать из человека писателя с помощью образования нельзя, этому научить нельзя, можно только научиться – если мы, конечно, говорим о литературе как творчестве. Коммерческой, жанровой литературе учить можно и даже нужно – но в литинституте, насколько я себе это представляю, учат другому. И никакой школы жанровой литературы в бывшем СССР нет вообще – отсюда и ее такой убогий уровень.

А, если учитывать, что писательством сейчас зарабатывают немногие, есть ли, условно говоря, оптимальная работа для писателя в «мирской жизни»?

Оптимальной работы быть не может. Род занятий, уровень занятости – все это роли не играет, потому что у каждого свое. У меня никогда проблемы выбора оптимальной работы не было: на момент, когда я начал серьезно заниматься литературой, я уже несколько работал журналистом, и меня это устраивало.

На вопрос «кем работаешь» что отвечаешь?

Люди, которые знают, что я писатель, формулируют по-другому: «Чем зарабатываешь на жизнь?» А тем, кто не знает, знать и не нужно. Для них я просто журналист.

И всё же писательство для тебя – это?

То, чем я занимаюсь, потому что хочу заниматься. Можно сказать, «самоидентификация».

Ты, кстати, всегда писал прозу? Как обстоят дело со стихами, когда-то ведь, я знаю, писал?

Да, писал. Начал в подростковом возрасте, но никогда серьезно к этому не относился. Стихи были подражательные, неоригинальные. И в какой-то момент я просто почувствовал, что больше не хочу их писать. То есть, как-то само произошло.

Бродский считал, что поэзия выше прозы. С другой стороны, есть мнение, что рифмовать куда легче, чем писать рассказы и романы. На твой взгляд, что – проза или поэзия – стоит в литературной иерархии выше?

Я вообще против всяких иерархий. Кто-то пишет поэзию, кто-то прозу, кто-то – и то, и другое. То же самое и с читателями. Если кому-то нравится выстраивать иерархии – пожалуйста. Но для меня это пустой разговор.

Поэты – люди более чудаковатые, чем писатели? И насколько согласен с мнением, что человек пишущий сегодня отчасти напоминает юродивого?

Если только в отношении к нему народных масс, которые ничего не понимают в творчестве и чьи вкусы сводятся к убогой попсне и коммерческому мусору. С их точки зрения – да, если человек что-то там пишет, но при этом не является ни богатым, ни знаменитым, то это явно какой-то ненормальный.

Согласен, с тем, что для того, чтобы писать по-настоящему сильные вещи, будь то проза или поэзия, надо быть немного сумасшедшим?

Элемент безумия присутствует в любом творчестве – кроме коммерческой халтуры. Но, думаю, не он определяет качество.

Но гений и сумасшествие где-то рядом?

Сложно сказать. Мне вообще не нравится понятие «гений». Это какой-то дурацкий стереотип. Прикол в том, что некоторые пытаются ему соответствовать, думая, что это как-то поможет творчеству. Увы, не поможет.

Пелевин когда-то давно, общаясь с поклонниками в чате, размышлял о том, что написанное автором прямо влияет на жизнь самого автора. Грубо говоря, он пишет себе биографию. Что думаешь об этом? И не боишься ли?

Ну, это абсолютно в стиле Пелевина. Такой вот чистый постмодернизм. К себе подобные теории я не применяю, поэтому не боюсь.

Пишут всё больше, факт. Откуда у людей такая страсть к тому, чтобы оставаться наедине с монитором или листом бумаги и что-то там выдумывать?

У каждого – свои причины и мотивации. Другое дело, что сегодня далеко не все пишут именно литературу. Кому-то достаточно писать в блог или в Фейсбук. В сегодняшнем мире известного блогера читают больше, чем рядового писателя…

Стараешься помогать молодым авторам? Нет желания сделать премию Владимира Козлова или что-то вроде литературных курсов.

Про премию – это как-то чересчур… А помогать молодым авторам - как? Несколько лет назад меня пригласили в жюри премии, и там были очень интересные тексты, написанные молодыми ребятами. Я после этого предложил одному издательству сделать молодежную серию, быть ее редактором. Но издательство не заинтересовалось. А делиться опытом, подсказывать – бессмысленно. Литература – дело очень субъективное, навязывать свои понятия и приемы нельзя. То, что у меня работает, например, у другого не заработает, и наоборот.

Отзывы на книги охотно дашь? На кого написал последний?

Крайне неохотно. Я не критик, не рецензент, я могу только высказать свое субъективное мнение, которое никому ничего не скажет, а сбить с толку может. Я очень неблагодарный читатель, читаю только то, что по-настоящему заинтересует – не важно, чем, но заинтересует, зацепит. А если, например, книга качественная, но совершенно «из другой оперы», что я могу про нее написать? Хвалить было бы неискренне, ругать – тоже как-то неправильно… На кого писал отзыв – даже и не помню, очень редко это делаю.

Тобой что двигало, когда сел писать первые романы? И что двигает сейчас?

Первые романы – желание написать про что-то такое, что кому-то будет интересно читать. Рассказать что-то новое или, может, не новое, но рассказать по-своему. Сейчас главное – история: вот это я хочу рассказать и в такой вот форме.

Говорят, что сложнее всего написать третий роман, а написать первый роман может каждый. У тебя как обстояли дела в данном случае? Не растерялось со временем вдохновение?

Не согласен про первый роман. Многие так и не смогли его написать, а кто-то и до сих пор пытается… Насчет третьего – думаю, это тоже у каждого по-своему. Мой третий роман – «Варшава» - это, кстати, должен был стать первым. Но я бросил его и написал «Гопников». А вдохновение – нет, не растерялось. Мне по-прежнему в кайф писать.

Когда не пишется, что делаешь? Мне кажется, что ты из тех самых, по Чуковскому, трудолюбивых и настойчивых авторов…

Когда не пишется – не пишу, и все. В этом смысле я, как некоммерческий автор, который не зарабатывает литературой на жизнь, имею полную свободу. Я не должен исполнять никаких контрактов, заканчивать книгу к определенному сроку. Сроки устанавливать себе могу только я сам – чтобы не растягивать процесс работы слишком надолго.

Ну то, что трудолюбивый это точно: романы у тебя выходят регулярно. В этом году вышло сразу два «Свобода» и «1986». Какой из этих «детей» нравится больше?

Они очень разные, их нельзя сравнивать. «1986» - роман простой по структуре, формально – «советский детектив», в нем я, что ли, высказываюсь о восьмидесятых годах прошлого века. «Свобода» - уже о девяностых, у него более сложная, неровная структура – и время то было неоднозначным.

Почему романы вышли в мягкой обложке? Тебе лично какой формат симпатичен: твёрдая или мягкая обложка?

Мягкая обложка – выбор издателя. Но это – не совсем та мягкая обложка, в которой выходит «одноразовый» коммерческий мусор. Такая мне, в принципе, нравится – напоминает европейскую мягкую обложку, в которой у меня, например, вышли книги во Франции.

С каждым годом книги всё сложнее и сложнее издавать, факт?

Да. Пространство некоммерческой, «серьезной» литературы сужается уже несколько лет. А моя литература еще и слишком жесткая по понятиям многих людей, «неполиткорректная». Поэтому – да, сложно.

Что в этой ситуации делать авторам, издателям?

Авторам – задать себе вопрос: а я действительно хочу написать эту книгу, рассказать эту историю? А я уверен, что есть достаточно людей, которым эта история может быть интересна? Издателям – доверять не только своим субъективным вкусам и мнению тусовки, стараться выпускать разную литературу. Ну и, конечно, лучше работать над промоушном и дистрибьюцией.

К явлению «книга» с каким чувством относишься: с пиететом или, наоборот, равнодушно?

С уважением, но без пиетета. Книги – часть моей жизни.

У книги, на твой взгляд, какой главный враг сегодня?

Я не полностью принимаю теорию о том, что книга «проиграла» другим видам развлечения – телевизору, компьютерным играм, интернету. Они появились уже достаточно давно и такими уж явными врагами не являются. Если смотреть на книгу как чисто на коммерческий продукт – то да, есть много другого развлекательного контента, с которым она соревнуется и который можно условно считать врагом. А у книги как авторского высказывания врага быть не может.

В прошлом интервью мне ты сказал замечательную фразу: «Рядового читателя постоянно обманывают навязчивой рекламой, обещанием «лучшей книги года» или «главной книги года», а на самом деле подсовывают мусор. Как в таком случае прокомментируешь результаты главных российских премий: «Русского Букера», «Нацбеста», «Большой книги»?

«Букер» - одно уже название победившего романа – «Крестьянин и тинейджер» - вызывает тошноту. «Большая книга» - две первые премии никакого отношения к сегодняшней российской литературе не имеют. «Нацбест» - по крайней мере, победила книга, о которой говорили и писали, которая имела какой-то резонанс. Не читал, но слышал хорошие отзывы от людей, чье мнение я уважаю.

Положа руку на сердце, насколько премии – честная игра? И кому они нужны больше всего в треугольнике: автор – издатель – читатель?

Внутри этой кухни не нахожусь, поэтому не знаю, насколько честная. Но выдвижение книг по тусовочному принципу и выбор победителей людьми либо, ангажированными либо с ограниченным кругозором в том, что касается современной литературы – это уже вызывает сомнения. От премий больше всего выигрывает издатель: книги, попадающие в премиальные списки, лучше продаются. Какие-то крохи перепадают и автору. А читателя все эти наклейки на книгах «шорт-лист такой-то премии» только сбивают с толку.

Ты говорил, что нет среди современных российских тех, кого бы ты мог читать. Всё так грустно?

Я их не читаю не потому, что считаю плохими. Есть и хорошие, интересные авторы. Просто мои интересы как читателя на сегодня далеки от современной российской прозы. А читать ее специально, чтобы «знать рынок» мне не нужно: я же не пишу коммерческую прозу. Лучше почитаю криминальные романы на английском или французском или культурологический нон-фикшн.

Лимонов сказал мне, что дружить с писателями невозможно. У тебя есть друзья-писатели? Или согласен с Лимоновым?

Скорей не согласен. По мне – неважно, чем человек занимается, главное, чтобы было что-то общее, на чем дружба может держаться. Просто я нахожусь практически вне писательской среды, а уж «дружить» специально, ради какой-то выгоды тем более бы не стал.

За пресловутым литературным процессом следишь или больше сам по себе?

Однозначно сам по себе.

Быть сами по себе – могут позволить себе только сильные, так что всё в порядке. Тебя часто анонсируют, как главного представителя российской нуар-литературы. Понимаю, что ты неоднократно отвечал на подобный вопрос, но всё равно спрашивают. Что такое нуар вообще и в литературе в частности?

Ну, вообще нуар – это довольно расплывчатый и широкий ярлык, и его сегодня навешивают чуть ли на любую криминальную литературу – с детективным сюжетом и без него. А также на любую литературу, в которой описывается мрачная, брутальная, неприглядная реальность. Поэтому во Франции, например, две мои выпущенные там книги, «Гопники» и «Домой» позиционируют как нуар – так читателя легче сориентировать. Вообще же, нуар – это достаточно узкий набор книг и фильмов, преимущественно американских, сороковых – пятидесятых годов прошлого века. В них – мрачная и жестокая реальность, коррупция, криминал, одинокий герой, воюющий против всех. Все, что написано и снято позже – это уже использование конвенций нуара. Я сам использовал эти конвенции в книге «1986».

Ты не только писатель, но и участник панк-группы. Расскажи немного об этом проекте...

Уже давно не играю. Все закончилось в середине девяностых.

Совсем недавно ты с группой единомышленников, с минимальным бюджетом, на свои деньги экранизировал свою повесть «Десятка». О видео чуть позже – сначала немного о тексте. Повесть вышла в харьковском журнале «Союз Писателей». Каким ветром занесло в «толстый» литературный журнал? Ты вроде бы всегда держался от них подальше. И что думаешь о «толстожурнальной» середе?

У меня было несколько публикаций в толстых журналах. Я негативно отношусь не к самим журналам, а к достаточно узкому взгляду на литературу, который большинство из них практикуют: советское диссиденство семидесятые-восьмидесятые годы прошлого века – тухляк. А если журнал публикует что-то, что не вписывается в его «генеральную линию», то это хорошо. Но «Союз писателей» - это вообще из другой оперы, это практически андеграундный журнал. И когда возникла возможность опубликовать в нем повесть – почему бы и нет?

Хорошо, теперь об экранизации «Десятки». Откуда вообще такая идея – самому снять фильм на свой же сценарий за свои же деньги? Это, на первый взгляд, сродни подвигу…

Кино интересует меня давно, но с индустрией пересечений, увы, не нашлось. До последнего времени снимать независимо от индустрии было практически невозможно – получилась бы «художественная самодеятельность», а такого я не хотел. Но сегодня доступна аппаратура, позволяющая снимать кино без продюсеров и за минимальные деньги. Потом был конкретный толчок – мне однажды написал «Вконтакте» Женя Графов из Челябинска и попросил права на роман «Плацкарт» - хотел снять по нему безбюджетный «полный метр». Права были проданы, но я понял, что такое в принципе возможно – снять кино практически без денег. Стал думать, какой фильм, с одной стороны, хотелось бы снять таким образом и, одновременно, было бы реально это сделать. Вспомнил про «Десятку», предложил Жене стать партнером – он согласился.

В чём главный секрет съёмок?

Три фактора: идея, понимание – хотя бы, самое общее, - как ее реализовывать, и команда. Ну и, само собой, желание и энтузиазм.

С какими главными трудностями пришлось столкнуться?

Главная трудность - нехватка опыта. Из-за этого – технические проблемы, например, при записи звука.

Никто из профессиональных режиссёров не подходил, не похлопывал снисходительно по плечу, мол, что ты тут изгаляешься, дилетант?

Мы все делали вдали от киноиндустрии – даже географически: снимали в Челябинске, на Урале. Поэтому никаких профессионалов на пути не попадалось.

Насколько перерабатывался сценарий?

Ты, наверно, имеешь в виду – насколько сценарий отличается от повести? Очень значительно. В повести действие происходит в 1990-м году, и там есть много деталей того времени. Воссоздавать ту эпоху, не имея ни бюджета, ни лишнего времени, смысла не имело. Изначально получился бы фальшак. Поэтому действие перенесено в наше время. Некоторые сцены ушли, вместо них появились новые. То есть, фильм не по повести, а именно «по мотивам».

Актёров быстро нашли, устраивали кастинг?

Нет, не быстро, кастинг на главные роли был достаточно долгим. На некоторые второстепенные актеры нашлись уже по ходу съемок. Большинство непрофессионалы, только в некоторых эпизодах – театральные актеры.

Как планируешь «прокатывать» картину?

«Самокатом»: искать кинотеатры в разных городах, которые заинтересуются фильмом, захотят показать – хотя бы, в формате премьеры/творческой встречи.

На фестивали повезёшь?

Отправляем, а возьмут, не возьмут – это от нас уже не зависит.

Тогда желаю всемирного зрительского признания картине. Ну или хотя бы «Оскара».

Спасибо! Ну, шутки шутками, а хотелось бы, чтобы фильм дошел до тех зрителей, кому он может быть интересен. Хотя, конечно, это – «кино не для всех».

Вопросы: Платон Беседин