"Акция", № 7 (57), 19 июня - 20 августа 2006-06-22

Хорошо забытое новое

Денис Спиридонов

После романов "Гопники" и "Школа" критики прозвали Владимира Козлова "Русским Селинджером". Новый его роман "Плацкарт" должен окончательно прояснить, что стоит за этим эвфемизмом.

Первые два романа Козлова были полны неоправданной жестокости, злобы, просто катастрофического количества нецензурных слов на страницу текста - и потому обречены на успех. Лысые ребята читали Козлова в метро, смеялись и переглядывались, ровным счетом ни во что не въезжая. Такой же эффект был с первым "Бумером": находя на страницах "знакомых ублюдков", многие приходили в восторг. В этом и заключался конфуз. Козлов показывал мерзости, которые мы себе позволяли в "детстве": школьное насилие и торжество над слабым. Но рассчитывал-то он на то, что мы отвернемся от этой картинки, узнав в зеркале собственную рожу. Мы же стали вопить: "Елки-палки, это ж мы!"
Сюжет нового романа - в принципе, известная история. Провинциальному инженеру выпадает счастье попробовать свои силы в Москве. Работа непыльная, в офисе, да и девяностые, когда такие "истории" ничем хорошим не заканчивались, уже прошли. Возраст героя - тридцать лет. Время действия - 2004 год. Герой соглашается.
И вот, день за днем, герой Дмитрий ходит на работу. День за днем пьет пиво одной и той же марки и привыкает не переключать телевизионные каналы. В общем, обвыкается, только изредка отвлекаясь на интересующие каждого разговоры:

-Ну у тебя и труба - с такой стыдно, здесь таких ни у кого уже нет. Может, только у нищих каких-нибудь или школьников.
-А что тут такого? Он звонит, все нормально. Ему только два года…
-Скажешь тоже - два года. Здесь люди раз в три месяца новую трубу покупают, потому что появляется что-то новое.

И тут щелчок, потому что с этим "что-то новое" начинает выходить самая обидная неразбериха: его просто-напросто нет. В прежних книгах бытописатель Козлов имел дело с подвижным временем: последний вздох советской эпохи (80-е), спорный переходный период (90-е). На этот раз он уперся в этап, о котором можно сказать многое, не сказав при этом ничего. Поэтому автор решается на попытку объяснить время через своего героя.
Герой этот, родившийся в семидесятые и переживший так много всего за "такой короткий век", стал крайне, почти неправдоподобно невосприимчив. В одном из лучших стихотворений Бориса Рыжего есть такая строка: "И бесконечность прошлого, высвеченного тускло, очень мешает грядущему обрести размах". Козлов пишет именно об этом: об огромной, неосознаваемой нами силе советской эпохи, которая все еще живет в нас. О том, как воспоминания о нескладных советах, самопальных рок-группах, первой поездке на море и игре в карты в студенческой общаге оказываются куда ярче воспоминаний вчерашнего вечера.