В зале загорелся свет. На экране шли титры.
Люди вываливали из кино – их было много, хоть фильм и говно – «Битва
за Москву». Я смотрел уже, может, штук сто разных фильмов про войну,
но нормальных было мало, только «Семнадцать мгновений весны». Спешить
было некуда – уроки я сделал еще днем. Я повернул от «Родины» на Ленинскую. Ноги в ботинках замерзли, хоть было, может, всего два или три градуса мороза. Я встал, стал ходить по беседке – не помогло. Дверь подъезда открылась. Вышел папа. Я присел, спрятался за бортик беседки. Он был один. Я сидел на кухне, жрал хлеб с колбасой – вчера на заводе папе дали «пакет», и в нем была «докторская» колбаса. Наташа и мама сидели в зале. Щелкнула входная дверь, зашел папа. Он снял ботинки и куртку, заглянул в зал. Мама с папой уже легли. Я тихонько прикрыл дверь зала. Наташа сидела в кресле, читала «Ровесник». Я подошел, сел на стул. [...] В палисаднике у дома валялась облезлая елка с остатками «дождика». Кто-то, наверно, выкинул из окна. Нашу папа разобрал, сложил в коробку и засунул в кладовку. Мама хотела выкинуть, но он уперся, пообещал, что к следующему году отремонтирует. Я снял рукавицу, потрогал снег. Он был липкий. Я слепил снежок, бросил в дверь четвертого подъезда. Он разбился. На двери остался белый отпечаток.
Я поднялся по лестнице, позвонил. Коля открыл сам.
-Ты один?
Он кивнул.
Я снял ботинки и куртку, прошел в его комнату. По столу были разбросаны радиодетали. Дымился паяльник.
-Тебе не скучно все время сидеть и паять? – спросил я. - Даже музыку никакую не включишь…
-Не-а, не скучно. А музыку я иногда включаю – проигрыватель в радиоле.
-Что, есть нормальные пластинки?
-Нет. Так, чтобы что-то играло… Челентано, например…
-Ты что, слушаешь Челентано? Этого придурка?
-Иногда.
-А Серый тебе «маг» не отдаст? Он же говорил, что хочет себе взять «бобинник»…
-Это только осенью, после «строяка». Я к тому времени уже сделаю свой. Надо только купить в «Сделай сам» лентопротяжный механизм… Пока у них нет.
-А не знаешь, Светка с кем-нибудь ходит сейчас?
-Ты что, хочешь к ней подколоться?
-Да нет, просто вообще…
-Ходила с одним пацаном из десятого, но он ее бросил. Или она его. Точно не знаю. Но у тебя шансов нет никаких. Она даже со своими ровесниками не ходит, а ты младше на два года – вообще для нее еще малый…
-Я тебе говорю – не собирался я к ней подкалываться, просто спросил… Пойдешь со мной погулять?
-Не-а. Неохота сегодня никуда идти. Лучше еще посижу попаяю.
-Ладно, а я пройдусь по Рабочему.
Под крышей остановки сидел Кузьменок. Он заметил меня, помахал рукой. Я подошел. Он снял рукавицу, сунул руку. Мы поздоровались.
-Бабки есть? - спросил Кузьменок.
-Нет.
-Это плохо. А то можно было бы пива…
-В пивбаре?
-Ты что, дурак? В магазине, а не в пивбаре. В пивбаре не продадут.
-А в магазине?
-В магазине можно сказать, что для батьки.
-И поверят?
-Много раз покупал так.
-Ладно, я пошел.
-Ну, давай.
У двери магазина стояли три пацана из восьмого, трясли копейки. Я прошел мимо почты и опорного пункта. Напротив дома сто семьдесят «а» улицу переходили Дорофеева и Батуро из «а»-класса, обе накрашенные, как обезьяны.
*
На среднем ряду, рядом с Завьяловой, сидела новенькая – малого роста, с короткими темными волосами. Перед ней лежала тетрадь в красной обложке с нерусскими надписями и прозрачная шариковая ручка.
-Она из Германии, - шепнул мне Коля. – Будет с нами учиться два месяца. Пока ее папаша здесь в отпуске. Он – военный, служит там…
-Откуда ты знаешь?
-Она рассказала сама - только зашла и сразу все рассказала. Зовут Света. Света Соловьева.
Я еще раз глянул на нее. Обыкновенное платье, как у всех наших, обыкновенный черный передник, даже не кружевной. Только тетрадка и ручка не наши.
Соловьева открыла тетрадь на последней странице. Там лежала цветная фотография из журнала. Я встал за партой, глянул. На фотографии были два пацана – темный и светлый. Оба – с длинными волосами, но у темного длиннее. Сверху было написано «Modern Talking». Кузьменок встал со своей парты, подошел.
-Это – твой пацан, да? – спросил он и показал на темного.
-Нет, конечно. Это же Томас Андерс из группы «Модерн токинг». Это – очень популярная сейчас группа. А у вас ее что, не слушают?
Зазвенел звонок. Кузьменок вернулся к своей парте. Соловьева закрыла тетрадь. В класс зашла математица.
*
Во дворе играла похоронная музыка. Я побежал в прихожую, накинул куртку, вышел на балкон. У подъезда стоял ГАЗ-53 с открытыми бортами. Кузов был застелен старым красным ковром. На ковре стоял закрытый серый гроб – «цинковый». К кабине были привязаны две елки. Я понял, что хоронили Саню Маненка с пятого этажа. Он недавно погиб в Афгане.
Дядьки из оркестра стояли на бетонной плите - она осталась от ремонта теплотрассы – и дудели в свои трубы. Вокруг толпились люди из нашего дома и соседних, больше всего – стариков и малых. Эти во все сунут нос.
Мамаша Маненка голосила, пыталась залезть на машину. Ей помогла какая-то тетка. Мамаша Маненка встала на колени, легла на гроб, продолжала голосить.
Я нагнулся, набрал с плиток балкона грязного снега. Второй день была оттепель. Я слепил снежок и кинул вверх, чтобы попасть на балкон четвертого этажа. Не вышло. Снежок упал вниз.
Маненок учился в двадцать восьмой – невысокий пацан с черными волосами. Класса до десятого он ездил на старой «раскладушке» с синей рамой. Иногда я видел, как он идет из школы с Людкой из четвертого подъезда. Они, наверно, учились в одном классе. Один раз они сели на лавку возле нашего подъезда, она открыла сумку и достала журнал. Они сидели и листали его, потом он что-то ей сказал, и она стукнула его кулаком в живот – несильно, в шутку, - потом еще и еще раз. Он не защищался, а сидел и хохотал. Людка встала и ушла.
|