На обложке ярлык из
рецензии Льва Данилкина - "Русский Сэлинджер". Черт его знает,
каким он должен быть, этот русский Сэлинджер, однако очевидно: если в
"Гопниках" и "Школе" Сэлинджером и не пахло, то "Варшава"
это почетное звание оправдывает. Забавно, что Данилкин писал о "Школе"
следующее: "300 страниц точно переданных речевых конфронтаций. Козлов
- бог диалога; он с маниакальной дотошностью прописывает интонации, у
него гипертрофированный слух на ту эпоху. Странно, как он помнит все эти
куртки-"мастерки", законсервировалось у него в голове все это,
что ли?" Как мудрец из дзэнской притчи, процитированный опять же
Сэлинджером, - тот, что не отличил коня от кобылы, но выбрал лучшего жеребца
в табуне - Данилкин оказался провидцем. После аморфной "Школы"
появился крепкий и ладно сбитый роман "Варшава". Он-то как раз
и выстроен на этих мелочах, на этих диалогах. Выписан филигранно, как
голландское полотно 17 века.
"Варшава" - вторая часть дилогии. Флегматичный герой "Школы"
поступил в университет. Чтобы подзаработать, он время от времени ездит
в Польшу на барахолку. Это эра челночников, "Дипеш мод" и "Эйс
оф Бэйс", богом забытых сигарет "Конгресс", самопальных
аудиокассет "Sunny" и "Maxwell". Каждое предложение,
каждое слово - метка, сигнал не совсем еще ушедшего времени. Владимир
Козлов роется в этой "перестроечной" грязи с маниакальностью
Пруста. Нарочитое испытание героя и читателя "вещностью" заставляют
вспомнить все - от физиологического очерка до гиперреализма Алексея Германа.
Герой "Варшавы" уже не подросток - он сумел уйти из мира тупого
подросткового физиологизма, но теперь его ждет вещь пострашнее - безличность
и тотальная скука "взрослого" мира. И в этом смысле сравнение
с Сэлинджером не просто возможно, а просто-напросто обязательно. Впрочем,
здесь возникает одно "но": Холден по-дурному кричит, герой же
Козлова тихо бубнит себе под нос и медленно превращается в мертвяка.
И действительно, у Козлова все без исключений построено на штампах. Штампах
не литературных, а житейских. "В комнате холодно, отопление включат
только пятнадцатого октября". "Во всем эсэсэре один "Комитет
охраны тепла" умеет играть регги". ""Гражданская оборона"
- это мрачная мощная депрессивность. И ты не можешь этого не признавать.
- Я признаю, вернее, раньше признавал, а потом разочаровался. Когда Янка
погибла. Летов - шарлатан. Говорит, что самоубийство - это круто, и люди
его слушают, и убивают себя, а он остается жить". И так каждое предложение...
Легионы лейблов, штампованные разговоры - не так ли должен выглядеть "Американский
психопат", импортированный в нищую и убогую (пост)перестроечную (бело)русскую
глубинку? Им - кашемировые пальто от Хуго Босс, а нам спортивные штаны
с лампасами от псевдо-Adidas. Им - заимствованные из глянцевых журналов
рассуждения о группе Genesis, а нам клонированные кухонные разговоры о
"Чайфе", Летове и Янке. Действительно, разницы никакой. Только
герой Козлова никого не убивает. Он живет своей скромной и тихой жизнью.